… Двое стражников тащили ее на помост, залитый кровью. Гнусавый монах читал приговор. Я не слишком восприимчив к тонкостям старобаварского, но смысл слов был вполне ясен мне: «ведьма…», «сношения с дьяволом…», «четвертовать девицу Агнес…»

Четвертовать. Ум отказывался принимать то, что означало это слово: ее привяжут к доске, а затем палач отрубит ей руки, ноги и голову. Перед отрублением головы ей, бесформенному туловищу, залитому собственной кровью, предложат прочитать молитву.

Почти ребенок. Оборванная, перепачканная, бесчувственная; казалось, она не понимала, что происходит. Красота и беспомощность ее били наотмашь — черт, неужели только мне? Вокруг — грязные, морщинистые, налитые кровью лица — не лица, а рыла, хари… Когда ее затащили на помост и подтолкнули к доске, она пошатнулась и упала. Ее подхватили и стали затаскивать на доску. Обморок… Организм вытолкнул сознание прочь, оберегая его от немыслимого.

Черт. Строжайший устав всех сотрудников Связи Времен запрещает какое-либо вмешательство в события прошлого. Девочку втащили на доску, стали опутывать ремнями… Черт

— Подождите! Вельможные господа! Подождите! Дайте сат… сут… (чертов старобаварский!)… сотворить молитву за грешный душа! Подождите!..

Это был импульс; если б я не поддался ему — не простил бы себе никогда. Я знал это. Проклятые рыла озадачились, — тем лучше.

— Один молитва! Про спасение

Секундное замешательство — и я проскользнул к помосту. Оттуда свисала ее рука. Только бы дотянуться… только бы… есть! К черту правила, к черту Связь Времен. Я здорово рисковал, конечно; но мне было плевать.

Замешательство прошло: я увидел движение ко мне, — но рожи опоздали: холодная ладонь была в моей ладони, а другой рукой я уже нащупал за пазухой траспортер. Ткнул кнопку, и — рраз!

Стражники, алебарды, помост, грязная толпа, свинцовый свет — все выключилось и погасло; замерцали привычные зеленые искры, завертелись-закрутились вихри пустоты, из которой вдруг воздвиглось пространство, стены и пол… Я был в своей квартире. В моей руке была холодная ладонь.

***

Да уж, теперь ни у кого не будет сомнения в том, что бедная девочка сношалась с дьяволом, который лично явился спасти ее. Как благородно с его стороны… Плевать. На всех плевать. Только бы обморок, а не сердечный приступ

Нет, дышит, бледная только: обморок, типичный обморок. Черт, вместе с ней приволоклась огромная, залитая кровью доска, к которой ее уже успели привязать. Нашатырь, где нашатырь? или нет: очухается связанная, в мерзости в этой, — нет уж. Вначале, первым делом — освободить девочку… где нож? Был же на поясе… вот он, поганец. Рраз, и рраз… и тряпки эти поганые с нее долой! На ней было оборванное домотканное платье, когда-то красивое, наверно — черно-белое, со шнуровкой, декольте до сосков почти, полная грудь ее вся наружу

А воняет-то как, твою мать! То ли платье, то ли доска, то ли все вместе, — да и девочка мылась в последний раз, наверно, когда крестили ее. Такие уж обычаи у пятнадцатого века, ничего не попишешь: брезгливому туда лучше не соваться. Так. Елки-палки, как в говне порылся. А ну-ка, давай сюда, красавица, сползай с этой кучи говна… иди на ручки… Легкая, как пушинка, — сколько ж они ее голодом морили? Кучу к чертовой матери отправлю, но это потом все, сейчас — к свету ее, к окну, и — нашатырь.

Вроде опасности нет, обморок ее от силы пять минут длится (не считая шести веков) — но спешу, как бешеный. Тут же по ходу дела ванну ставлю набираться, горячую — отпарить девицу Агнес, как очнется. Если очнется… Ерунда: обморок — плевое дело.

Итак, вот нашатырь, вот платок — поехали!… Вздохнула, пошевелилась… есть! Ффух!

Открыла глаза, взглянула на меня, — личико вытянулось, вся — один сплошной вопрос и удивление.

Только сейчас я осознал, что передо мной — живая девушка. Совершенно голая.
Красивая. Сказочно красивая, — как было только тогда, в прошлом. Несмотря на грязь, синяки, кровоподтеки между ног (стражники, видно, ебли ее, как суку последнюю… уроды, поубивал бы!). Малышка совсем: по лицу так не больше шестнадцати, но тело спелое, персик, и груди большущие, тугие — огого!

Девочка — как раз того удивительного типа, что у Гольнбейна, ван Эйка, Рембрандта и других стариков: ангельское личико, нежное, в веснушках, голубые, даже сиреневые какие-то глаза, реснички веером, золотой каскад волос до попы — хоть и слиплись, свалялись, и не мыла она их, наверно, целую вечность, но все равно проступал и мерцал цвет густого золота… Соски большие, и груди сочные, полные, будто и не сочетаются даже с личиком — ну совершенно детским. И вот такое вот чудо хотели превратить в груду дымящейся человечины

Глаза у чуда распахивались тем временем все шире и шире. Я не знал, как она отреагирует на увиденное — все-таки не каждый день ей, девице Агнес из средневековой Баварии, случалось бывать в московской квартире конца XXI века, — и ждал любой реакции.

Больше всего я боялся второго обморока. Но того, что последовало, я ожидал меньше всего.

Мы были у окна. Яркие солнечные лучи наполняли комнату, просвечивая сквозь кружевные занавески; светло-голубые стены и потолок пестрели солнечными зайчиками, мерцающими, как блики на воде. В цветных хрусталиках люстры отражались веселые огоньки. Позади светился неоновый «дневной свет», включенный мной в коридоре.

Агнес моя водила глазами, распахнутыми на пол-лица, по всему этому — по мне, по обоям, по кружевам; прислушивалась к шуму воды в ванной. Вдруг она повела носом, как лисичка, — я вспомнил, что в комнате включен ароматизатор-лаванда (обоняние привыкло к нему); на лице ее появилась и задрожала недоверчивая улыбка, готовая расцвести или сникнуть. Она спросила:

— Парадиз?..

Голосок у нее был слабый — почти не слушался ее.

Я не понял вначале, что это значит, и на всякий случай кивнул:

— Парадиз, парадиз. — И говорю ей по-старобаварски: — Здравствуй, Агнес.

Она вдруг ахнула, встрепенулась, улыбка ее расцвела в нечто ослепительное, — и засмеялась звонко, как ребенок. Не спятила ли, тревожно подумал я, а она вдруг вскочила — откуда только силы взялись, — и, прежде чем я успел опомниться, повисла у меня на шее.

Она шептала мне «здравствуй», и прижималась ко мне, и терлась об меня, и целовала меня, и смеялась с таким счастьем, какое, пожалуй, в последние столетия уже и не встречалось.

Хоть и неумытая она была, мурзилка, — меня этот порыв ее, скажу честно, оглушил. Судите сами: вот такое вот дите, собственноручно тобой спасенное от того, о чем и мозги не поворачиваются думать — лезет вот так к тебе, липнет, целует… К тому же — совершенно голое, грудастое, нежное такое

А она вдруг будто вспомнила что-то — соскочила с меня, покачнулась (ноги все-таки не держали ее), посмотрела виновато — и начала что-то говорить. Голосок сиплый, не слушается, но — нежный-нежный, как колокольчик. Прислушался — латынь. Только странная какая-то, неправильная. Батюшки, да ведь она молитву читает, вдруг понял я. Единственную, небось, какую знает.

И вдруг меня осенило: «парадиз» — да это ведь рай! Так вот что надумало бедное дите!

И тут же в подтверждение моих слов она спросила:

— А где Бог?

Произношение дикое какое-то, — но я все равно понял. И что изволите ей говорить? Я сказал правду:

— Бог там, — и показал наверх. — А мы сейчас пойдем купаться. И кушать.

У меня это прозвучало как-то чересчур внушительно. Агнес сияла, восторженно глядя на меня, хоть и шаталась от усталости.

— А как это: купаться? — спросила она.

***

Мы сидели в ванне, в ароматной пене: я — сзади, Агнес — облокотившись мне на грудь. Она доверчиво льнула ко мне, и в груди у меня пронзительно щемило.
Хуище мое колом упиралось в ее попку, но я старался об этом не думать.

В хлопьях пены плавали утонувшие блохи пятнадцатого века, обильно уснащавшие ее тело. Я месил шампунь в ее роскошной золотой гриве (намокнув, она стала медной), и Агнес блаженно скулила. Кажется, она никогда не испытывала таких наслаждений: горячая ванна, нежная, обволакивающая пена, струйки воды по коже — все это вполне совпало в ее представлении с райским блаженством.

Ее розовая головка была похожа на новогоднего пупсика в хлопьях ваты. Мне страшно хотелось приласкать ее как можно нежнее, и я обнимал ее за грудки, сгребал их в охапку и целовал девочку в мыльную шейку и в ушки, растравляя свое желание (и без того дикое), а она нежно жалась ко мне.

Она была, как пьяная: ужас, голод, усталость, и затем — радость, сытость, горячая вода доконали ее. Она все время смеялась, бессвязно бормотала что-то (половины я не понимал), порой плюхалась и нервно ласкалась ко мне, выливая половину воды на пол.

Только что покормил ее: две тарелки плова с мясом врубила, да фруктов еще, да соку яблочного; довольная! Аж плакала — так вкусно ей. Прямо в ванной лопала, сидя в пене.

Разобравшись с гривой, переключился на ее тело: мылил губкой каждую клеточку, растирая до красноты, и сам чуть не плакал, думая о том, какое чудо я спас. Она перед мытьем осмотрела себя, удивленно так, и говорит: руки-ноги на месте. И голова. Значит, знала

Удивилась только, что голая. А я гоню фуфло: Адам и Ева были голые, вот и ты тоже. Спекулирую райской легендой. А что делать? Даже не представляю, что ей потом говорить. Пока работает на 100 процентов: у нее — безграничная вера в то, что она попала в вечное блаженство, и — соответственное доверие ко мне. Пока это мне на руку, а там посмотрим, что с этим делать.

Усадил ее на пластмассовый стульчик посреди ванны — мыть многострадальную пизденку ее. Что она многострадальная — видно невооруженным глазом; причем, судя по следам кровоподтеков, разъебали ее с недельку назад, не больше. Сколько же хуев побывало в ней? Нет ли там эмбриончика? Тест сделать надо бы… Черт, вернусь — убью их! Спокойно, спокойно, дружище.

… А нравится ей, а подставляется как! Скользкой нежной губкой — в складочках, и внутри, и по клитору, и в попке… уууух, как нравится! Улыбается, смеется девочка — и еще шире ножки распахивает. Полное доверие ко мне. Вначале жалась чуть-чуть, все-таки немыслимое дело — развести ноги, распахнуть срамоту, подставить чьим-то рукам; но очень быстро вспомнила, что в раю — можно, тут — все правильно, все хорошо… Складочек этих, кроме меня да поганых солдатских хуев, наверно, никто не касался… Ничего — сейчас мы очистим поруганный бутончик, вымоем всю каку… Розовое, пушистое такое… черт! Как для ангела я, кажется, слишком возбудился. Господи, какое немыслимое удовольствие — ее мыть! И какое мучение!..

Ого! Возбудил девочку до крика: хоть и осоловела от еды и всего, — а стонет, насаживается, со стула чуть не падает… так. Интересно, знает ли она, что такое оргазм?

А и в самом деле — почему бы и нет? Ну что ж. Держись, Агнес: райское так райское, наслаждение так наслаждение… Тем более, что это необходимо в гигиенических целях.

Первая же струя душа в пизду — мягкая, несильная пока — исторгла из нее вопль. Глазки посерели, округлились… не перебор ли? Ничего, организму полезно.

Подержал струю в пизде, чтобы там набухло все, налилось сладостью — и тут же поливаю девочку тугой струей сверху донизу: и спинку, и грудки, и голову. На макушке задержался — пусть почувствует, как водичка обволакивает кожу на голове, стекает медленно по лицу, щекочет струйками шею… Заслужила.

Хлопья пены стекают-сползают по мордочке; хрюкает, жмурится — а ручка к пизде ползет. Ничего, пусть подрочит пока. В ушки лью — несильно, чтоб не залить; меняю температуру — с горячего на прохладную и обратно.
Походя задеваю сосочки, слегка задерживаюсь на них, и возвращаюсь к пизде. Убираю ее ручку оттуда, и — лью на клитор, уже сильной струей

Визжит. Ловит ртом воздух. Дикий, щенячий восторг, зверское счастье и зверский кайф. Распахнулась вся навстречу струям, ловит их всем телом, хочет поймать-впитать в себя. Стыд — забыт навсегда

Никогда такого счастья не видел и не думал, что увижу. Ааааа, как хорошо! Только жаль — двух душей нет у меня: один на голову, другой в пизденку

Впрочем, сейчас мы это поправим. Облил ее для контраста с ног до головы — и направил ей сильную струю прямо на клитор. Захрипела, закричала, как резаная, чуть со стула не падает… Так, а ну-ка — вот тебе душ, бери в ручку, делай сама, как тебе приятней… вот так… поняла! Молодец!

И тут пошли такие звуки, какие, наверно, доносились с помоста, где ее чуть не казнили. Поливает себя, корчится, мяукает… а я тем временем ковшик воды набрал — и на макушечку лью, постепенно, чтоб окутало ей каждую клеточку. Заслужила бедняжка, заслужила маленькая… И грудки ей нежно мну, сосочки подкручиваю, а другой рукой — макушку поливаю, медленно, не спеша

На третьем ковшике разорвало ее. Взвыла, выгнулась, покачнулась — еле поймал. Держу за туловище, не даю растечься — а она остервенело поливает себя ТАМ, ноги вывернула шпагатом, воет, всхлипывает

Обкончалась девочка, излилась блаженством. Впервые в жизни, наверно. Выдохнула, выронила душ, сползает со стула, глазки стеклянные, ротик раскрыт

Стаскиваю ее в ванну — плюх! Половина воды на полу… Лежим вместе — я снизу, она на мне; поливаю ей макушку слабым душем. Глазки закрыты, на лице невообразимая улыбка — такая только у счастливых младенцев бывает. Всхлипывает блаженно, скулит, посапывает, лапочка моя, радость моя, девочка… Черт, как же хочется ебаться! Помираю просто… Нет, нельзя. А дрочить стыдно. Терпи, вояка!

… Заснула. Заснула девочка. С младенческой улыбкой на пунцовых щеках.

Хотел разбудить — передумал. Зачем? Во-первых, не добудишься ее; во-вторых — она таких сладких снов, наверно, и не видела никогда. Пусть спит; справлюсь сам.

Вытащил ее, вытер (нелегко это было) — спит. Спит как убитая, и улыбка с личика не сходит. Ну, пойдем к кроватке, Агнес, пойдем. Ляжем вот так вот, уютненько… и я рядом с тобой, пожалуй: отосплюсь хоть за всю эту сумасшедшую мюнхенскую неделю. По-человечески. Рядом с тобой. Как с плюшевым мишкой.

Лег рядышком. Не удержался, конечно — обнял ее, мягкую, нежную, горячую после ванны, прижал к себе… и она прижалась ко мне, обняла, не просыпаясь, оплела ручкой… Ууух! Голая, горячая, грудки вмяла в меня, личико уткнула — сопит… Член — колом, по телу — радужные волны разливаются: хочу ее — сил нет.

Но сон пересилил желание: успел подумать только, что оскандалюсь во сне, наверно, — и провалился в мягкое, сладкое ничто

***

Проснувшись, я обнаружил, что лежу на Агнес и страстно ебу ее.

Это было так сладко, так сказочно, что я не мог остановиться… Еб ее и думал: «нельзя, ну нельзя же, слезай с нее, пока не проснулась!» — и не мог. Не мог остановиться. Хуй мой распирал Агнес до самой спины, ездил в ее нежной скользоте туда-сюда, и яйца шлепались об ее попку — ааа, как хорошо

Девочка стонала и гнулась подо мной. Розовое, мягкое тело — нырнуть в него, окунуться, чтоб обволокло меня — клеточка к клеточке… оооо!..

… Открыла глаза. В них мелькнуло удивление, но я нагнулся — и давай целовать ей личико, и глазки, и губки… Она аж задохнулась — а я облизываю ее, ебу, вжимаю в себя и чуть не плачу от …

этой страшной близости. Агнес, девочка моя, самое близкое в мире существо

Эти сумасшедшие ласки были как шок: они длились всего минуту или меньше, — и перевернули мою душу навсегда. Агнес выла, вывернувшись дугой, а я вылизывал ее, сминал ей хуем потроха, всаживался в нее до упора, взрывался, заливал ей нутро жидким огнем

Потом я сполз вниз и стал целовать ей пизденку.
Агнес заливисто смеялась и стонала от удовольствия; ей было хорошо, она истекала блаженством, у нее все цвело и наливалось там, набухало — и растеклось наконец по всем ее клеточкам, исторгнув из нее новый сладостный вопль.

Обкончавшись, она выдохнула:

— Как хорошооооо!… Иди ко мне!

Голосок ее спустился на целую октаву вниз. Я вытер лицо, вымазанное ее соками и моей спермой, поднялся — а она, счастливая, сытая, буквально прыгнула мне на шею, обвила руками-ногами, как обезьянка, прижалась всем телом — и целует меня по-детски, попугайчиком, и смеется, заливается прямо! Я прижал к себе это розовое, визжащее чудо — и мы рухнули вдвоем на кровать.

Она жалась ко мне, и обцеловывала, и пищала от восторга, и зарывалась в меня — и рассказывала, рассказывала! Ее как прорвало. Она говорила на каком-то диалекте, но я хорошо понимал ее. Слушал и думал: ну все, пропал, Петр Дементьев, кандидат исторических наук, младший лейтенант, секретный агент Связи Времен, погорел с потрохами

Она говорила мне:

— Я знала, что встречу тебя здесь. Ты помогал мне всегда, я знаю. Я узнала тебя. Я видела тебя во сне, часто-часто. Ты спас меня, когда я упала в колодец, помнишь? А сейчас мы встретились. Я так рада, что умерла! Бог избавил меня от боли, я ничего не почувствовала, ни капельки! Я так рада, что Бог вернул мне тело! Какое чудо! Как хорошо! Мне еще никогда не было так хорошо! Как хорошооооо! — и она прижималась ко мне, целовала меня, где успевала, и шептала: — А помнишь, патер говорил, что ангелы не бывают мужчинами или женщинами, а я не верила? Я знала, что ты такой, мой ангел-хранитель!

Вот в кого она произвела меня! Ёлки-палки

— … Значит, здесь тоже делают это? А я знала! Я чувствовала! С тобой это так хорошо, так хорошо! С земными мужиками ужасно, отвратительно, а с тобой — так хорошо! Ты же знаешь, что я не виновата — они насильно сделали это со мной? Знаешь, да? Я не хотела, я ничего не хотела, из-за этого все и случилось. Они хотели отдать меня епископу, но я не хотела. И когда меня привели, я не позволила ему, и плюнула ему в глаза, и ударила его, и укусила! И он сказал, что я пожалею, что я умру, как собака, что об меня тюремщики будут ноги вытирать… А я сказала: и пусть! И тогда все это началось. Ты же знаешь, что я не ведьма? Я почитаю Бога, и тебя люблю всей душой. Я не жалею, что умерла: мне еще никогда не было так хорошо… А мы всегда будем голыми? Никогда не будем одеваться? Да? Мне не стыдно ни капельки, потому что Бог простил мне грехи, да? И я теперь, как Ева, да? Я знаю эту историю, патер рассказал мне. А здесь можно… , или надо терпеть?

Я не знал этого слова, но понял, что оно означает. Пора, значит, знакомить ее с райским унитазом

— Можно. Но для этого есть особенное место. Пойдем, я покажу тебе. Не стыдись меня.

— Я не стыжусь, милый мой, любимый мой ангел-хранитель

Она встала. У меня давно уже щемило в горле, но сейчас… Волосы ее высохли и струились нежным, воздушным золотом, спускаясь по всей спине до попы, и ниже — до самых ног. Стройная, розовая, ребячливая, счастливая… Вот какой, наверно, была Лорелея

Комок в горле набух, и я вдруг прижал девицу Агнес к себе, зарывшись в ее мягкий живот.

***

Пока она осваивает унитаз, попытаюсь собраться с мыслями.

Что я влип, и влип порядочно, просто грандиозно влип — это понятно.

Еще понятней другое: никогда еще я не был так счастлив. Это — самое понятное. И самое главное. Агнес

Теперь — непонятное. Что делать? Как быть с ней? Что ей говорить, как рассказать ей правду? Да и нужно ли? А наш-то век куда больше похож на ад, чем на рай… Как скрыть ее от Связи Времен? Расстаться с ней я уже не смогу, это ясно.

И епископ этот еще пожалеет, что родился на свет. Слово чести… Ну что, ангел-хранитель, заварил всю эту кашу — теперь расхлебывай!

_____________________

Продолжение следует

E-mail автора: 4elovecus@rambler.ru

Автор: Человекус (http://sexytales.org)

У нас также ищут:

девочки миньет делают фото, трахнуть мужскую попку, смотреть порно порвали целку бесплатно, русский инцест на скрытую камеру смотреть онлайн, мама сын дочка русский инцест порно видео, порно домашней инцест, до оргазма девушку руками видео, мама трахнут син, мальчики трахаются с женщинами видео онлайн, выебать жену в жопу, как правильно трахнуть мужика страпоном, порно смотреть онлайн сын трахнул, онлайн порно инцест с сюжетом бесплатно, выебал спящую жену i, парень выебал двоюродную сестру, порно сын трахнул мать и кончил ей в пизду, немецкий инцест фото, инцест видео несовершеннолетняя, бдсм ебут парней, сын трахнул свою мать вид, порно инцест крот, переодетого в девушку ебут, учитель трахнул школьницу о, пробили целку, сколько длится оргазм девушки, ебут в жопу на стуле