(весенняя сказка-быль для детей изрядного возраста)

В некотором царстве, в некотором государстве… или, нет, мой читатель, не так; лучше — так: в некотором городе — назовём этот город городом N — жила-была семья. И была эта семья, как принято говорить в разных официальных учреждениях, полная и благополучная, то есть состояла она из папы, которого звали… впрочем, как звали папу, в нашей истории никакой роли не играет, и мамы, которую тоже как-то звали. И было у них два сына — старшего сына звали Ваней, а сына младшего звали Ростиком. То есть полное имя у младшего было Ростислав, но он был еще маленький, и потому все его звали уменьшительно-ласкательно — Ростик.

Но прежде, чем поведать саму историю, случившуюся в городе N, нужно хотя бы несколько слов сказать о самом городе. И не потому, что это играет какую-то роль — это в нашей истории не играет совсем никакой роли, а сказать о городе N — хотя бы несколько слов — нужно, так сказать, для красоты зачина.

Город N, в котором жила семья, был не большим и не маленьким, не то чтобы южным, но и не очень северным, — город N был самым обычным городом, и было в нем всё, чему положено быть в любом уважающем себя городе, а именно… ну, то есть, что значит, «именно»? Было в городе N всего понемножку: несколько рынков, несколько школ, казино, два магазина «Интим» (один, расположенный в полуподвальном помещении жилого дома, и ещё один, расположенный на центральной улице — улице Победившей Демократии) , были здоровенные магазины «Элит» и «Элит Плюс», частным образом принадлежавшие в складчину нескольким известным городским реформаторам-демократам, и еще было очень много всяких прочих и даже других магазинов и магазинчиков, где можно было купить практически все, — и те, у кого деньги были, смело заходили и покупали, а те, у кого денег было мало или их не было вовсе, заходили тоже, но не покупали, а просто смотрели, что продается и что можно купить в принципе. Естественно, был в городе N городской парк, где по выходным дням отдыхали граждане добропорядочные, а во все остальные дни отдыхали граждане без определенного места жительства — бывшие интеллигентные люди. Само собой разумеется, был в городе N свой Желтый дом, и аккурат напротив этого дома стоял целеустремленный древний человек — Ильич. Здесь, конечно, была неувязочка, или, скажем точнее, даже две неувязочки. Во-первых, во всех других городах дом или, допустим, дворец, где решались всякие насущные проблемы простых горожан, называли Белым, но в городе N этот самый дом-дворец в целях одухотворения наступившей свободы местные реформаторы-эстеты распорядились выкрасить в цвет золотистый и солнечный — в цвет наступившей бесконечной радости… и хотя потом его, этот дом-дворец, неоднократно перекрашивали и в целях улучшения работы с простыми гражданами улучшали и внутренне реставрировали, первоначальное название — исключительно по цвету внешнему, а не по содержанию внутреннему — закрепилось и осталось; так и говорили: «желтый дом». А вторая неувязочка заключалась в бесхозно окоченевшем Ильиче. Дело в том, что многие юные горожане, снующие стайками по магазинам, расположенным на главной в городе улице — улице Победившей Демократии, и смотрящие, что можно купить в принципе, имели об Ильиче представления самые смутные, и многие даже предполагали, что это памятник Бывшему Интеллигентному Человек, поскольку выглядел запечатленный в бронзе Ильич, бесхозно стоящий на ветру истории, как выросший беспризорник, то есть был неухожен и отменно загажен садящимися на него беспартийными птицами. Еще в городе был большой Ночной Клуб, под который было за ненадобностью переоборудовано здание бывшей Городской Библиотеки, и были трамваи и троллейбусы; метро, правда, не было. Но самое главное, что в городе было и что делало город N современным, шагающим в ногу со временем, — это, во-первых, был почти настоящий террористический акт, о котором три дня все говорили в городе, и во-вторых — было зафиксировано появление серийного маньяка, на короткое время всполошившее всех добропорядочных граждан и прочих городских обывателей.
И здесь… здесь, мой читатель, нужно сказать чуть подробнее.

Вообще-то, объяснять и разжевывать, что такое «террористический акт» и кто такие «серийные маньяки», не надо — и о том, и о другом ныне прекрасно знают все без исключения, а те юные граждане, которые знать не знают, кто такой есть Ильич, и в магазины регулярно заходят исключительно для того, чтоб — за неимением каких-либо денег — беззастенчиво помечтать, знают и о маньяках, и о террористических актах едва ли не лучше, чем все остальные граждане, вместе взятые; одним словом, знанием этим, столь необходимым для того, чтоб чувствовать себя современным и продвинутым, охвачены, не побоимся впасть в преувеличение, все. Естественно, для кого-то подобное — трагедия или даже смерть, и здесь мы на время умолкаем… и вместе с тем, как ни печально в этом признаваться, но и терракты, и маньяки стали не просто приметой нашего времени, а визитной карточкой этого самого времени, а значит… правильно! какой уважающий себя город позволит себе без этого обойтись? Разве что самый никудышный, самый-самый заштатный и совершенно отсталый городишка, где — по причине отсталости — всё ещё верят, что Бога нет… кстати, в городе N очень многие, и прежде всего Городская Элита, в Бога верили; во всяком случае, какой рукой надо креститься и с какой части тела это богоугодное дело следует начитать, уже знали — в духе времени — твёрдо… но мы сейчас не об этом — это всё к слову. Так вот, в городе N долгое время не было ни того, ни другого. В смысле, ни террактов не было, ни маньяков. Во многих городах всё это было, и даже по несколько раз, а город N всё никак не мог на это сподобиться и по этой причине мало-помалу начинал себя чувствовать на обочине современности, хотя, уточним для справедливости, в Бога в городе N уже верили вовсю, и особенно рьяно верили те, кто раньше ни за какие деньги не верил, — по этой части, то есть по части веры, дым, что называется, стоял коромыслом. А с террактами всё как-то не получалось… И здесь, отвечая на вызов времени, вовремя сориентировались местные Внутренние Органы: в один из солнечных безмятежных дней, когда город уже задыхался от пресности своего существования, на одно из Почтовых Отделений Связи спокойно зашел молодой человек неопределенной наружности, открыл портфель неприметного цвета и, достав из портфеля небольшой пакет, вдруг стал стремительно посыпать все вокруг — направо и налево — каким-то белым порошком… затем, это занятие так же внезапно и непредсказуемо прекратив, молодой человек неопределённой наружности пулей выскочил вон и растворился в неизвестном направлении. Все произошло внезапно и молниеносно, и тем не менее за это короткое время одна из двух клиенток, находящихся в помещении Почтового Отделения Связи, успела забиться в истерике, а заведующая Почтовым Отделением Связи даже потеряла сознание, и только молоденькая девушка-оператор, несмотря на трёхдневную беременность, не растерялась и стала дрожащими пальцами набирать «02», — ясно было, что совершен терракт, тем более что подобное, или почти подобное, уже успело произойти в одной из двух Америк по другую сторону одного из двух океанов. Воя сиренами, многочисленно прибывшие представители Органов в одно мгновение перекрыли улицу, оцепили девятиэтажный дом, на первом этаже которого располагалось злополучное Отделение Почтовой Связи, и стали проводить всевозможные мероприятия; прибывшая служебная собака радостно крутила хвостом и даже, казалось, подмигивала стоящим в отдалении мальчишкам, которые рассматривали её с благоговением эстетов, любующихся подлинной «Моной Лизой», но… покрутив хвостом, служебная собака след не взяла. И только к обеду, когда город уже гудел, как потревоженный улей, а подробности о событии, в свою очередь обрастая подробностями своими, передавались из уст в уста со скоростью широкополосной электронной связи, было официально заявлено, что это было тренировочное мероприятие в связи с участившимися террактами по другую сторону одного из двух океанов.
Город не сразу поверил в официальное заявление — город не хотел верить в банальную и совершенно непонятную без предварительного уведомления проверку бдительности. «Какая проверка?! — говорили в городе все, кто умел разговаривать. — Где вы видели в нашем городе, чтобы бдительность проверяли, заранее не поставив в известность об этом проверяемых?! Это терракт… терракт! терракт! — убеждали друг друга возбужденные жители города, — самый настоящий терракт!» И еще целых три дня город на все лады пережевывал случившееся! И хотя потом всё же пришлось согласиться, что это была проверка, а не настоящий террористический акт, город все равно себя немного зауважал: вой сирен, автоматчики… «Как, блядь, по телевизору!» — возбужденно говорил Иван Иванович Ивану Никифоровичу, разливая по кружкам пиво. «Да, — соглашался Иван Никифорович, — как в настоящей, бля, жизни — один в один!» Так город N, три дня стоявший на ушах, приобрел один из атрибутов современности — почти настоящий террористический акт, и теперь не стыдно было ехать в командировку или, скажем, в деревню в отпуск, ибо — в случае с деревней — было что рассказать своим менее просвещенным родственникам, по старинке продолжавшим думать, что Бога нет… . Оставалось дело за маньяком.

И маньяк не заставил город долго ждать — словно отвечая на запрос времени, маньяк в скором времени появился! А именно: с перерывом в три дня на улице Демократических Преобразований… здесь, мой читатель, я уточню, чтоб ты не запутался: улица Демократических Преобразований хоть и шла параллельно улице Победившей Демократии, но была всё-таки не главной, а кроме того, многие уважающие себя улицы и даже парки в городе N имели в своём названии бесконечно сладкое, но и ответственное слово «демократия», и были улицы Демократической Борьбы, Демократической Свободы, была улица Лидеров Демократии, был проспект Вечной Демократии, был бульвар Непобедимой Демократии, где иные юные и не очень юные горожанки гуляли по вечерам в целях неистребимой коммерции… да мало ли! — была в славном городе N даже улица Демократических Изысков, и хотя была эта улица пыльная, неухоженная и вообще находилась на самой окраине города N, но — тем не менее… так вот: с перерывом в три дня на улице Демократических Преобразований некто неизвестный сначала девочку, а затем мальчика под предлогом показать щенка завел за гаражи и там… там, за гаражами — показал. Сначала девочке семи лет; а спустя три дня — показал это же самое мальчику восьми с половиной лет, и понятное дело, что показал этот некто отнюдь не щенка, и даже, нужно сказать, далеко не щенка — распахнув плащ, некто неизвестный показал малолетним любителям щенков совсем другое, и это другое имело довольно приличные, даже внушительные размеры, а кроме того — это самое «другое» находилось в состоянии убедительного стояния, то есть жерлом пушки вздымалось вверх, сочно багровея в лучах заходящего солнца похожим на гриб или даже на кулак молотобойца окончанием… при этом девочка заревела и убежала, а мальчик, который увидел «это» спустя три дня после девочки, хотя и не заревел, но убежал тоже, как убегают иные взрослые от судьбы, воображая, что с судьбой можно сыграть в прятки… Видимо, объявившемуся маньяку было без разницы, кому именно — мальчику или девочке — показывать своё боевое сокровище, но если девочка при виде этого сокровища была просто напугана, и даже сильно напугана, то мальчик восьми с половиной лет впал в легкую задумчивость, что, впрочем, им обоим — и мальчику, и девочке — не помешало обо всем тут же рассказать дома родителям, которые независимо друг от друга немедленно заявили о происшедшем в городское отделение Внутренних Органов. И когда с перерывом в три дня в городском отделении Внутренних Органов оказалось два заявления, стало ясно: в городе появился серийный маньяк. Девочка и мальчик были допрошены, но их путаные и в то же время чистосердечные показания настолько разнились, что были составлены два фоторобота: один со слов мальчика, а другой — по словам девочки.
И начались поиски. За основу была взята версия, что это на почве перманентного отдыха под влиянием наступающей весны произошло обострение сексуально-половой неразборчивости у кого-то из Бывших Интеллигентных Людей, но ни девочка, ни мальчик ни в ком из Бывших Интеллигентных Людей любителя показывать детям щенка не признали. И тогда стали отрабатывать вторую версию: по двум фотороботам, на которых были изображены внешне совершенно разные претенденты в маньяки, стали искать маньяка на двух вокзалах — железнодорожном и автобусном, а также в аэропорту. И пока безуспешно искали, город жил напряженной духовной жизнью: пересказывались подробности, вспоминались такие же случаи, произошедшие в других уважающих себя городах, при этом наиболее активные граждане звонили во Внутренние Органы и сообщали обо всех, кто казался им подозрительным, а мальчик, который подвергся нападению неизвестного маньяка, в школе и во дворе неустанно пересказывал друзьям и ребятам постарше с ним случившуюся историю и то и дело при этом разводил ладошки, как это делают азартные рыбаки, сантиметров на сорок, а иногда и на все пятьдесят, показывая размер «щенка». И что самое интересное, друзья пострадавшего от нападения и все прочие малолетние слушатели, глядя запоминающими глазами на разводимые в разные стороны ладошки, пострадавшему верили, а если что-то и переспрашивали по несколько раз, то исключительно из врождённой вежливости; впрочем, справедливости ради надо сказать, что находились среди малолетних слушателей отдельные скептики, которые, видя широко разведенные ладошки, смотрели с некоторым сомнением, но потом они видели, что большинство их друзей-товарищей мальчику верят, и начинали мальчику верить тоже; да и как можно было не верить, если «это» было у маньяка… Ах, какие страсти кипели в городе! Маньяка не поймали, и жертв больше не было, но город благодаря этому происшествию, на какое-то время его всколыхнувшему, обрел второй атрибут современности и, как всякий себя уважающий город, теперь уже смело мог смотреть в будущее… Впрочем, мой читатель, всё это было не вчера, но всё это было, и всё это вошло в золотой фонд исторической памяти города N, неустанно и плодотворно созидающего свою новую — демократическую — историю после падения предыдущего ига пресной безальтернативности…

Вот в таком городе — городе N — жила-была самая что ни на есть обычная семья, состоящая из четырех человек. Старшему сыну — Ване — было уже шестнадцать лет, а младшему его брату, Ростику, было меньше, и жили братья в этой семье как живут все братья в других таких же семьях; иногда они ссорились и даже дулись друг на друга — друг с другом не разговаривали, но потом обязательно мирились, и жизнь продолжалась… И вот однажды папа и мама решили поехать в санаторий; но здесь нужно честно сказать, что в санаторий ехать решили они не сразу, поскольку было это не лето, а была весна, и Ростик ходил в школу, а Ваня тоже учился — в техническом колледже, а это значит, что их нужно было оставлять одних — на целые две недели. Конечно, две недели — это не два года, и Ваня почти что взрослый, да и Ростик, если подумать без сюсюканья, уже не маленький, и — тем не менее. Собрали семейный совет: ехать или не ехать? Ваня с Ростиком стали убеждать папу и маму, чтобы те ехали и ни о чем не беспокоились, а они, то есть Ростик и Ваня, две недели без них справятся. Да и то сказать: кто в таком возрасте не мечтает пожить хоть немного самостоятельно! Ваня мог бы в случае отсутствия папы и мамы приходить попозже домой и не выслушивать при этом маминого ворчания, что опять он поздно пришел. А Ростик без папы и мамы мог бы вволю наиграться на компьютере, и никто бы не отрывал его от игры на самом интересном месте. И вообще… две недели без родительской опеки — это ли не счастье? Думали папа с мамой, думали… и решили они все-таки ехать, потому как путевка была по льготной цене и не воспользоваться такой путевкой было грех.
Накупили они еды всякой на две недели, чтобы Ростик и Ваня могли кушать, мама научила Ваню жарить омлет, а папа по приказу мамы сходил в школу — предупредил классную руководительницу Ростика, что они уезжают. Надавали папа и мама Ване и Ростику всяких указаний-советов — нужных и ненужных, поцеловала мама Ростика и хотела Ваню поцеловать, но Ваня сказал, что его целовать не нужно, и мама его целовать не стала. Сели папа и мама в поезд, проходящий через их город, и — уехали. В санаторий. И остались Ваня и Ростик одни — на целые две недели!

Остались Ваня и Ростик одни, и Ваня, понятно, остался за старшего. Строго-настрого мама наказала Ростику, чтобы он старшего брата во всем слушался, а Ване наказала, чтобы Ваня брата младшего не обижал. Уехали папа и мама под вечер. Ваня съездил на вокзал тоже — папу и маму проводил; на вокзале, кстати, мама предприняла еще одну попытку Ваню, старшего сына, на прощание поцеловать, но это уже вообще ни в какие ворота не лезло… На обратном пути заехал Ваня к Сереге, своему другу, с которым он вместе учился в техническом колледже. Серега этот жил в общежитии — специальном здании для студенческого разврата. Но в тот день никакого разврата не было, и они посидели в Серегиной комнате просто так — поговорили обо всем понемногу и разошлись. То есть Ваня с другом своим, Серегой, может быть, и еще б посидел — поговорил бы о чем-нибудь, но Сереге нужно было идти на свидание в другое общежитие, а Ваня вдруг вспомнил, что Ростик остался дома один, и тоже заторопился — все-таки он, Ваня, как-никак теперь был дома за старшего.

Приехал Ваня домой, а Ростик сидит за своим столом — горько плачет. Перепугался Ваня: что такое? что случилось? Оказалось, что папа им, сыновьям своим, по наущению мамы подложил хорошую свинью: запоролил папа в компьютере BIOS, а пароль, понятное дело, ни Ване, ни Ростику не сказал, да оно и понятно — не для того он ставил пароль, чтоб его говорить, а для того он его поставил, чтобы Ростик после школы уроки делал, а не просиживал бесконтрольно за своими играми, и чтобы Ваня по ночам, когда Ростик спит, не искал во Всемирной Паутине всякие нехорошие сайты и не знакомился с разными нехорошими картинками, каких на этих нехороших сайтах превеликое множество. Огорчился Ваня, когда Ростик ему поведал, какую папа свинью подложил, потому как именно всяких нехороших картинок Ваня планировал насмотреться вдоволь, и еще он хотел пригласить в гости Серегу и ему эти картинки показать тоже, то есть хотелось, очень хотелось Ване нехорошие картинки посмотреть с Серегой, другом своим, вместе. И вот: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел — здравствуй, жопа, Новый год… тьфу!

Сжарил Ваня, как его мама научила, Ростику и себе на ужин омлет, поели они оба без аппетита. Стали спать укладываться. А спали они в одной комнате, и называлась эта комната «детской». Застелили каждый свою постель. Подумал Ваня почему-то про Серегу, друга своего, и — посмотрел на Ростика…

Здесь так и хочется сказать: «и замыслил Ваня черное нехорошее дело… «, или так, например: «и почувствовал Ваня нарастающее желание… «, или, например, даже так: «и сладкая дрожь предвкушения пробежала по телу Вани… » — да много как можно было бы здесь сказать, когда всяких историй таких в наше современное время происходит тьма тьмущая. Но в нашей истории сказать так означало бы сказать неправду… то есть правду, именно правду, но — суровую правду жизни, а у нас, мой читатель, всё-таки сказка… и потом: это в сказках для детей все быстро делается, а в жизни — в сказке для взрослых — все делается не всегда так быстро, как хочется, и все не так просто, как кажется, а часто даже совсем не просто… да и Ваня был уже почти взрослый — было Ване шестнадцать лет, и был он студентом технического колледжа.

Одним словом, посмотрел Ваня на Ростика, своего младшего брата, и — ничего не подумал, а подумал он, укладываясь спать, опять про Серегу, друга своего.
.. Но если кто-то уже успел подумать или даже про себя решил, что Ваня имел нетрадиционные или какие прочие извращенные наклонности по причине своей неудержимой весны, и если уже кто-то нетерпеливо ждет всяких-разных сомнительных описаний и смакований реализации этих самых наклонностей, то я должен остудить пыл такого опытного и даже нетерпеливого читателя, потому что сам Ваня не то что не торопился — на потребу этому самому нетерпеливому читателю — свои наклонности реализовывать, но даже в самих своих наклонностях еще чувствовал некоторую и даже основательную неопределенность, и в какую сторону качнется маятник или, допустим, как ляжет-сложится карта, он, то есть Ваня, еще не знал… и даже когда он, то есть маятник, в какую-либо сторону обязательно качнется, то качнется он в эту самую сторону на время или навсегда, и что это будет за сторона вообще… ничего этого ни Ваня, ни кто-либо другой еще не знали и знать не могли; остынь, нетерпеливый читатель, — обо всем мы с тобой узнаешь в свое время! Если, конечно, тебе, вечно спешащему, это интересно и если есть у тебя, мой читатель, такое желание или даже такая возможность в наше стремительно утекающее торопливое время.

Ну, и вот… легли они, Ваня и Ростик, спать — каждый в свою постель. Но если у Вани никаких видов на Ростика не было и, добавим, по причине временного отсутствия ясности в собственных наклонностях быть не могло, то у Ростика — по причине его детского любопытства — виды на Ваню были, и виды эти были вполне определенные и даже конкретные, — не прошло и пяти минут, как Ваня услышал шепот младшего брата:

— Вань… ты спишь уже? Ваня…

— Чего тебе? — нехотя отозвался старший брат, отрываясь от своих мыслей о Сереге.

— Можно, я лягу с тобой? — прошептал Ростик, приподнимаясь.

— С какой это радости? — тут же отозвался Ваня, не испытывая ни малейшего желания видеть в своей постели младшего брата.

— Мне страшно… — прошептал Ростик. — Вань, можно? Я с краюшка…

— Чего тебе страшно? Спи давай… не выдумывай! — проговорил Ваня намеренно громко, желая таким чересчур простым способом маленького Ростика успокоить, а всех гипотетических чертей и прочую нечисть разогнать и развеять.

— Страшно, — повторил Ростик. — Мне кажется, что здесь… здесь кто-то есть… Ваня, я с тобой лягу! Можно?

— Нельзя! Никого здесь нет… спи, блин, в своей постели! — с досадой проговорил Ваня.

— Ваня! Мне страшно, — упрямо прошептал Ростик и, подумав секунду, тут же для пущей убедительности добавил: — Я не могу уснуть. Ваня… можно, я лягу с тобой?

— Ну, блин… заколебал! — Ваня уже понял, что Ростик не отвяжется и потому, чуть подвигаясь к стене, буркнул недовольно: — Ложись. И попробуй только шевельнуться… Слышал, что мама говорила? Чтоб ты меня слушался… если хоть раз шевельнешься, вмиг полетишь на пол! И вообще… отпорю ремнём, — пообещал Ваня.

— Ладно, — легко согласился Ростик, очень довольный, что всё уже начало получаться. Он соскочил со своей кровати и тут же юркнул под одеяло в кровать старшего брата. — Мама, кстати, не говорила, чтоб ты меня порол, — на всякий случай уточнил Ростик, мостясь на краю Ваниной постели, — а говорила, чтобы ты обо мне заботился.

— Все, спи, — оборвал его Ваня, не желая разговаривать.

Ростик, не отзываясь, притих — теперь ему нужно было выждать, когда Ваня уснет, и он решил дождаться этого во что бы то ни стало… и вот для чего: Ростику хотелось, во-первых, посмотреть у старшего брата Вани пипиську, а во вторых, если получится, Ванину пипиську потрогать руками…

Да-да, мой многоопытный или, наоборот, неискушенный читатель! Маленькому Ростику хотелось увидеть пипиську у взрослого Вани… но если у кого-то сейчас вспыхнула-зародилась мысль, что с Ростиком что-то не так, если кто-то подумал — вольно или невольно — что Ростик, желая посмотреть и пощупать пипиську, тем самым проявляет свой интерес или даже склонность к нетрадиционным наклонностям, то такой читатель опять ошибется, поспешно делая выводы и ставя желаемый для себя, читателя, диагноз маленькому Ростику. Ибо желание посмотреть пипиську ни в коем случае не говорит ни о вышеупомянутых наклонностях, ни о вообще каких-либо наклонностях, а только свидетельствует о здоровом и совершенно закономерном любопытстве самого что ни на есть обычного пацана, который только-только начинает подступать к грядущему периоду своего неизбежного взросления. Всё начинается с любопытства, и самое первое любопытство, самое-самое первое, всегда обращено на самого себя — на свою собственную пипиську и, конечно же, на пипиську другого, ибо все открывается и познается в сравнении. И Ростик здесь не был исключением — его собственная пиписька время от времени уже затвердевала, но каждый раз это происходило спонтанно, и Ростик с любопытством первобытного человека теребил ее, еще не зная, какие сказочные миры можно из всего этого при известных навыках извлекать, но он, маленький Ростик, еще никаких навыков не имея, уже смутно чувствовал, что все это не так просто и что за всем этим что-то должно неизбежно и даже обязательно таиться… Потому-то и хотел он увидеть пипиську у взрослого Вани — он никогда не видел Ваню раздетым совсем, и только однажды… да, однажды, когда Ваня спал, Ростик к своему немалому изумлению заметил, как у Вани сильно-сильно оттопыривались спереди трусы, но Ваня тут же, не просыпаясь, застенчиво перевернулся на живот — и странный и необычный вид подпираемых чем-то изнутри Ваниных трусов исчез из поля зрения Ростика, оставив у него чувство легкого замешательства и сильного любопытства одновременно. То есть, Ростик, конечно, понимал, что там у Вани тоже пиписька… но чтоб такая?! Что б трусы вздымались вверх, словно Эверест?! Вот и захотелось Ростику посмотреть…

Лежали они, лежали молча… и стал Ваня тихо посапывать. Ростик хоть и тихо лежал, но думать Ване думы разные все равно мешал, и Ваня сам не заметил, как подобрался к нему сон и его сморил, — уснул Ваня. А маленького Ростика желание посмотреть большую Ванину пипиську так захватило, что он лежал и не спал, а терпеливо ждал, когда старший брат уснет, чтобы у него, у сонного и потому доступного, пипиську посмотреть, потрогать, а если получится, то и хорошенько ее рассмотреть — со всех сторон… И вот слышит Ростик, как засопел Ваня. «Ну, — думает Ростик, — пора!» И правильно думает, ибо ведь неизвестно, когда ещё так удачно для него, для Ростика, обстоятельства сложатся, что он на законных основаниях будет лежать рядом с Ваней, и при этом Ваня спать будет, а он, Ростик, спать не будет. Пора-то пора, но все же Ростик решил на всякий случай проверить, крепко ли Ваня спит, — он, Ростик, хоть и маленький был, а все же соображал, что если Ваня спит еще не очень крепко, то очень даже может проснуться, когда он, Ростик, приступит к своему исследованию. Пошевелился Ростик, проверяя крепость Ваниного сна, — спит Ваня. Покашлял Ростик негромко — спит Ваня. Толкнул Ростик Ваню несильно в бок — нет, не просыпается Ваня. «Ну, — думает Ростик, — вот теперь точно пора!» Откинул он осторожно одеяло в сторону, которым они с Ваней укрыты были… присмотрелся… и так ему интересно стало, что он даже приподнялся невольно.

Лежал Ваня на спине, вытянув чуть раздвинутые ноги… а нужно сказать, что был Ваня в трусах, которые до сих пор еще называют в народе «семейными», и хотя они были у Вани вполне элегантные, то есть не очень широкие и даже в модную двойную сине-зеленую клеточку, но все равно это были просто трусы, а не трусы-плавки. И потому с той ноги, что была к Ростику ближе, трусы свободно сдвинулись на ту ногу, что была ближе к стенке, и на месте этого смещения Ваниных трусов, аккурат между ног, торчала, из-под трусов вырвавшись, Ванина пиписька — в самую что ни на есть полную натуральную величину! У Ростика аж дух захватило… А Ваня, между тем, не ведая ничего о коварстве и даже вероломстве младшего брата, продолжал крепко спать, и снился Ване, между прочим, сон — снилось Ване, что в общежитии, в одной из комнат, на какой-то незнакомой девчонке лежит Серега, его друг закадычный, а он, Ваня, лежит рядом с ними и Серегу по попе, сотрясающейся в толчкообразном движении, нежно гладит, и кожа на Серегиной попе шелковистая, словно атлас… и вообще, такая у Сереги вся попа нежная, и такая она белая, и такая красивая, что хочется… хочется Ване Серегину попу поцеловать… наклоняется он во сне, пытается это сделать, а попа дергается, колышется, сжимается совсем в другом сладострастии — не до Вани ей, Серегиной попе… — видит все это Ваня в сладком и даже мучительном сне, и член его, из-под трусов безнадзорно выскочивший, стоит, словно кол, над животом приподнявшись…

Захватило у Ростика дух — первый раз он такое видит: большая пиписька торчит напряженно, словно пушка, нацелившись прямо Ване в лоб! А Ваня спит — ничего не знает… вот это да! Неужели и у него, у маленького Ростика, такая пиписька будет, когда он вырастет таким же большим, как Ваня? Протянул Ростик руку… думаю, не нужно, мой затаившийся читатель, говорить, что никакого такого возбуждения, свидетельствующего о нетрадиционных наклонностях, как, впрочем, и вообще никакого возбуждения Ростик в этот момент не испытывал, а все делал исключительно из чувства неодолимого любопытства и неукротимой тяги к познанию… протянул он руку и осторожно прикоснулся к Ваниной пипиське, — спит Ваня — не просыпается… а пиписька горячая… твердая… — погладил Ростик ее осторожно, — Ваня во сне только несколько раз губами сделал так, как будто он, Ваня, целует кого-то… а Ростик, видя, что Ваня не просыпается, совсем осмелел — обхватил пипиську ладошкой и сдвинул невольно с ее верхушечки нежную горячую кожу, обнажив тем самым всю верхнюю часть пиписьки, чем-то напоминающую красивый гриб, полностью… И здесь вдруг случилось то, чего Ростик даже предположить не мог — Ванина горячая пиписька вдруг дернулась в Ростиковой ладошке, застонал Ваня во сне, и в тот же момент из пиписьки упругим фонтанчиком выскочила, словно выстрелила, струйка чего-то — до самого Ваниного подбородка… Перепугался Ростик, и даже не на шутку перепугался — в тот же момент разжал ладошку и руку за спину стремительно спрятал… даже дышать перестал — замер и думает: а ну как Ваня проснется? Откроет Ваня глаза, а одеяло откинуто в сторону, пиписька торчит из трусов, а у Вани по шее стекает какая-то жидкость… лежит бедный Ростик — ни жив ни мертв. Только Ваня спит — не просыпается… «Ну, — думает Ростик, — пронесло, кажется. Нужно еще раз попробовать — за пипиську Ваню потрогать… » Только он так подумал, как Ваня вдруг ногами зашевелил и, что-то во сне пробормотав, отвернулся от Ростика — лег к младшему брату спиной, а спустя еще пару секунд перевернулся во сне совсем на живот, и пиписька Ванина сделалась для Ростика уже совершенно недоступной. Огорчился Ростик, но… что здесь сделаешь? Ничего. И Ростик сам не заметил, как тоже уснул.

Утром проснулся Ваня — и сразу, едва лишь глаза открыл, сон свой вспомнил. А во сне, справедливости ради надо сказать, Ваня все-таки дотянулся губами до Серегиной попы и несколько раз ее, попу Серегину, поцеловал… да, поцеловал он Серегину попу несколько раз, и так сладко ему от этого стало, что он, Ваня, тут же от счастья такого кончил… «Ну, блядь! Заебали уже эти сны… » — по-простонародному витиевато подумал Ваня и только тут обнаружил, что рядом, сбоку к нему прижавшись и тихо во сне посапывая, безмятежно спит Ростик — брат его младший, и так он крепко к Ване прижался, что даже одну руку Ване на грудь положил и как бы его, старшего брата, приобнял. Переругался вдруг Ваня: а вдруг он во сне, сам о том по причине сна не ведая, Ростика обнимал и трогал? Вдруг бессознательно он Ростика на себя клал или, чего доброго, сам во сне на него наваливался? Или, может… может, он Ростика обкончал во сне — спермой своей измазал? Откинул Ваня осторожно в сторону одеяло, которым они во сне опять укрылись, и внимательно Ростика осмотрел, нет ли на теле его и на трусиках следов его, Ваниной, спермы, непроизвольно выпущенной во сне. Спермы не было, зато обнаружил Ваня нечто другое: краник Ростика, оттопыривая трусики, был тверд, и этим твердым краником Ростик немножко прижимался к Ваниному бедру. «Ну, шкет! — не без изумления подумал Ваня, с невольным любопытством трогая через трусики торчащий членик у спящего пацаненка. — От горшка три вершка, а туда же… утренняя эрекция». Чуть вздернув во сне припухшую верхнюю губку, Ростик спал — маленький, теплый, родной… и Ваня, не удержавшись, вдруг нежно поцеловал Ростика в макушку. В этом, пожалуй, уже было нечто эротическое… но кто не знает, что в любом подлинном чувстве, будь то настоящая дружба или родственные отношения, всегда присутствует некоторая доля эротичности? Причем, кто-то может с этим не соглашаться… или даже просто уже сама такая постановка вопроса кого-то может искренне — до глубины потрохов — возмущать, сути это не меняет и природу отношений человеческих не переделывает. И в этом смысле любая искренняя дружба между мальчишками всегда гомоэротична, даже если у обоих друзей никогда — заметь, мой читатель: ни-ко-гда! — не возникало не то чтобы мысли, а хотя бы даже малейшего намека на мысль о возможности каких-либо гомосексуальных отношений; и точно так… точно так же в этом смысле гомоэротичны отношения между братьями, если они, отношения эти, наполнены теплотой и заботой друг о друге, и — заметь снова, мой читатель: отношения не гомосексуальны, а гомоэротичны, что отнюдь не одно и то же. Ваня, конечно, ничего этого не знал, — поцеловал Ваня вполне бессознательно спящего и по причине сна тесно к нему прижимающегося Ростика в макушку и тут же стал его тормошить:

— Ростик, Ростик… просыпайся!

Проснулся Ростик — глаза открыл и сразу, едва лишь глаза открыв, посмотрел на Ваню, старшего брата, с любопытством, и уловил Ваня во взгляде Ростика нечто новое, чего раньше он в глазах брата младшего не замечал. А Ростик, не удержавшись, тут же с детской непосредственностью и плохо скрываемой любознательностью перевел взгляд на то место, где у Вани находилась пиписька, и хотя на том месте сейчас ничего интересного и уж тем более впечатляющего не было, но Ростик невольно взгляд все равно задержал, вспоминая, что было там ночью. И этот взгляд Ростика Ваня отследил тоже — и, вида не показывая, забеспокоился не на шутку. Определенно было что-то не так… что-то Ростик про него, про Ваню — брата своего старшего, явно знал. Но не мог же Ваня его спросить, что он, Ростик, у него между ног высматривает, и потому Ваня неожиданно разозлился.

— Вставай, блин! Разлегся… — грубо проговорил Ваня, сталкивая Ростика со своей постели.

А Ростик был мальчик послушный, домашний и во всех отношениях положительный. Встал он быстро, не возражая старшему брату, умылся, зубы почистил зубной пастой «Жемчуг» и за стол сел — завтракать.

— Сколько сегодня уроков? — хмуро спросил Ваня, на Ростика не глядя.

— Шесть, — с готовностью отозвался Ростик.

— После уроков чтоб сразу домой — чтобы нигде не шлялся, — строго сказал Ваня, поскольку он остался за старшего.

Удивился Ростик про себя, что Ваня говорит такие глупости, поскольку он, Ростик, после уроков всегда шел вначале домой и обедал, а уже потом «шлялся», но перечить Ване не стал — покушал молча сделанные Ваней бутерброды с сыром и ветчиной, оделся и в школу отправился, чтобы там получать новые знания.

У нас также ищут:

связать и трахнуть фото, просто выебал онлайн, жесткий инцест с матерью смотреть бесплатно, сначала дерутся а потом трахаются, русский инцест дяди, фото рассказы инцест с сестрой, как по русски выебать бабу, порно рвут целку скачать торрент, инцест с о свиней, мамки сквирт gjhyj, кончить в тещу инцест, толстую русскую блядь ебут толпой, Игривая брюнетка мастурбирует во время секса, сын снял мать и трахнул смотреть, трахнул в баре русское, инцест мамы с дедушкой рассказ, порно инцесты в хд, зделал куни и трахнул, трахнул пьяную жену и ее подругу, порно фистинг без смс бесплатно, случайно выебал тетку, кто хочет трахаться в сургуте, инцест мальчик и взрослая, трахнуть нежно, мололетки трахнуть, русского ебут