Император просыпался: сладко потянулся, откинул к ногам две подушки, которые обнимал во сне, медленно покрутился в мягкой полусонной истоме вправо-влево по широкой постели и открыл глаза.

Дверь спальни отворилась, и смело вошёл всё тот же слуга, который будто наблюдал сквозь дырочку в стене, чтобы вовремя увидеть пробуждение императора и появиться без малейшей задержки.

В руках слуги находился круглый деревянный поднос, на котором лежало жёлтое большое полотенце, стояла маленькая кастрюлька из серебра с белым жидким мылом, а так же открытые плошки с разноцветными мазями.

Босые ноги мелким дробным шагом прошлись по ковру, слуга осторожно открыл невидимый полог углублённой в стене ниши и вошёл туда, готовясь к водным императорским процедурам.

В дверях спальни появилась крохотная собачонка и сразу поняла, что хозяин проснулся, она пискляво залаяла и подбежала к его постели, желая забраться наверх. Император улыбнулся, продолжая лежать, и опустил руку вниз, а собачонка тут же прыгнула на ладонь и вознеслась наверх, с восторгом крутясь на груди императора и стремясь лизнуть его в нос. Император смеялся задорным утренним смехом, пряча лицо, но вскоре сжалился над своим питомцем и покорно подставил ухо.

Слуга смело подошёл к постели, не смотря на затянувшиеся ласки, и привычным движением протянул обе руки.

Император шикнул на собачонку и строго приказал:

— Всё! Хватит! Лежать!

Она поняла, быстро отскочила в дальний угол пастели и легла на середину подушки, глядя на хозяина блестящими глазками.

Император приподнял одеяло, сел, положил ладони на крепкие протянутые руки слуги, опёрся и встал — на нём была длинная ночная рубаха, застёгнутая спереди на большие пуговицы.

Сунув ноги в жёлтые сандалии, император размеренным шагом двинулся к окну, проворный слуга заспешил следом, опередил и раздвинул перед ним чёрный тюлевый занавес, что явилось условным знаком для придворных музыкантов.

Небольшой оркестрик, стоявший в саду около статуи Будды, тут же заиграл любимую мелодию, услаждая слух императора. Тростниковая флейта Мабу, струны Пипа и Цинь, удары барабана Баньгу и трещотка Хва создавали прекрасное настроение.

Император был очень доволен, даже кивал головой в такт ударным нотам и смешно шлёпал губами, напевая мелодию. Бодрый и весёлый он вскоре отвернулся от окна и направился в комнату водных процедур, а звуки оркестра сразу затихли.

Зашторив окно, шустрый слуга заскользил по ковру, обогнал императора и стоял уже первый у большого таза с водой.

Остро почуяв запахи мазей, собачонка чихнула, подняла голову и стала слушать, как плескалась вода, как фыркал хозяин, как затем резко и часто застучали ладони по голому телу, отчего запах мазей начал источать ещё больший аромат и заставил снова чихнуть собачонку.

— О-хо-хо! А-ха-ха! — покрикивал император, с удовольствием принимая массаж от сильных рук своего слуги. — О-хо-хо! А-ха-ха!

Когда он появился в спальне, укутанный сверху донизу длинным жёлтым полотенцем и похожий на огромный кокон большого насекомого, собачонка мигом опустила голову и прикинулась спящей.

Распаренный горячей водой и пахучими растирками император приятно отдувался, присев на край постели.

— Ван Ши Нан, — сказал он спокойным, умиротворённым голосом, — пригласи мою наложницу Юй Цзе, она где-то здесь за дверью, а ты пока свободен.

Мохнатая бровь слуги резко вздёрнулась и застыла, хитрый китаец кивнул, поднёс ладони к лицу и вышел.

Император осторожно покосился на хвостатого питомца.

Казалось, собачонка безмятежно спала на мягкой подушке, потому что её чуткие уши совсем не шелохнулись, когда открылась дверь и вошла Юй Цзе.

Она была очень стройной, лёгкой и милой девушкой — словно очаровательная игрушечка, одетая в яркое кимоно. Юй Цзе робко шагнула, наклонила голову, подняла к чистому личику маленькие ладошки и встала, ожидая приказаний.

— Подойди ближе, глупышка, — ласково протянул император. — Ты разве не поняла, зачем я позвал тебя?

— Поняла… — стеснительно ответила она, но будто не ответила, а прозвенела нежным колокольчиком, продолжая стоять.

— Ну, иди же, одень меня, я жду, — и он поднялся с постели в своём жёлтом «коконе».

Не смея ослушаться, она ещё ниже опустила стыдливый взгляд, поплыла воздушной походкой по ковру и замерла напротив императора.

— Юй Цзе, — всё так же ласково попросил он, — пожалуйста, подними лицо и погляди на меня.

Юй Цзе боязливо подняла лицо — на нём был явный испуг перед страшной пропастью, куда хотел толкнуть её император.

Он с огромным упоением смотрел в бездонные лучистые глаза наложницы, на неожиданно дрогнувшие мягкие губы, на чёрный завиток волос, лежавший у гладкого виска, на маленькие уши, которые были настолько тонки, что даже просвечивали как пергамент.

Император медленно опустил вожделённый взгляд на девичью грудь, она отчётливо и упруго рисовалась под лёгким кимоно.

Одним словом, юная наложница источала тот магический запах созревшего молодого злака, который прошиб все конечности императора мелкой нервной дрожью.

— Моё платье… за ширмой… — сказал он и кивнул в сторону.

Около постели стояла шёлковая ширма в золотых узорах. Юй Цзе подошла к ней и развернула её, там были развешаны на бамбуковых вешалках атрибуты императорского платья: широкие атласные штаны, длинные гольфы-носки, нательная манишка, красный шарф и само платье, блестящее редкими драгоценными камешками. Юй Цзе прихватила сначала только штаны и хотела идти к императору.

— Глупышка… — усмехнулся он. — Ты будешь одевать меня прямо на это полотенце? . .

Она опомнилась, засуетилась, повесила штаны обратно и заспешила к императору, руки неуверенно потянулись к полотенцу, желая снять его, но тут же отпрянули назад.

— Ну, смелее… — нетерпеливо сказал он и теперь добавил повелительным тоном. — Освободи же меня! Я уже высох! И вообще подойди ближе!

Подойдя к императору совсем близко, Юй Цзе стала быстро раскручивать жёлтое полотенце. Когда его тело полностью оголилось, наложница испуганно замерла, и взгляд её намертво приковало то самое место, что находилось ниже живота — большое и сильно возбуждённое…

Я увлечённо стучал по клавишам компьютера, буквы скакали и собирали мои мысли на белой странице монитора в яркие, звучные предложения, а губы безустали шептали и шептали: «… наложница испуганно замерла, и взгляд её намертво приковало то самое место, что находилось ниже живота — большое и сильно возбуждённое…».

— Костик, какой же ты противный… — жалобно застонал сонный Оленькин голос. — Сегодня же суббота, ещё так рано и темно… а ты стучишь-стучишь по своим клавишам: бубнишь-бубнишь…

Я быстро выключил настольную лампу и зашептал в густую темноту:

— Спи-спи, я буду очень тихо.

— Какой тут «тихо»… — капризничал голос. — Ты же есть враг всего спящего народа… Неужели после вчерашней гулянки у тебя голова не болит? . .

— Не болит. У меня — вдохновение.

— Какое вдохновение, Костик? . . Вы же вчера с папашей и водку, и коньяк дули, ой-ей-ей…

— Я сам удивляюсь, и голова чудесно работает.

— Зато у меня чудесно трещит… Ой-ёй-ёй…

— У тебя-то с чего? С двух бокалов шампанского?

— Не с двух бокалов, а почти с двух бутылок.
..

— А-а-а, то-то, — протянул я, — одних газов наглоталась, а тебе коньячка предлагали, а ты: «Шампусик! Шампусик!».

— Ага, «коньячка» , чтоб меня совсем погубить, да?! Советчик нашёлся! Я щас тебя и твой компьютер подушками закидаю!

Оленька закрутилась, зашуршала, и в мою голову действительно шмякнулась подушка.

— Эй! — крикнул я. — Между прочим, голова не деревянная!

— Получил?! — засмеялась она. — Щас ещё вмажу, противный писатель!

— Та-а-к! — сказал я, снова зажёг настольную лампу, швырнул обратно подушку и стремительно направился к нашему дивану. — Это кто противный писатель, а-а?! Кто-о-о?! — я быстро оседлал Оленьку и раскинул её руки по сторонам. — Схлопотать хочешь?! — грозно заревел я.

Она запищала, прося пощады:

— Нет-нет, больше не буду, Костик! Ты — классный писатель, умный, современный, прогрессивный! — её чёрные волосы были разбросанные по белой простыне, глаза блестели и часто моргали, а янтарные губы стали тянуться ко мне и теперь уже ласково прошептали с лёгким чувственным придыханием. — Не буду больше… мой милый… мой любимый… милый… любимый…

Мной овладела страсть, я наклонил голову и поцеловал Оленьку в мягкие манящие губы. Она освободила руки, обняла меня за шею, а я осторожно скользнул из-под них и уже ласкал языком подбородок, оголённое плечо, спускался ниже к самой груди, похожей на две большие опрокинутые чаши цвета сгущенного молока. Когда я нежно провёл по упругим соскам, Оленька тихо застонала. Под правой грудью, ближе к животу отчётливо виднелась на белой нежной коже небольшая тёмная родинка, я остановился на ней и несколько раз поцеловал.

— Если я вдруг потеряюсь или… где-нибудь умру… меня будет легко найти по этой родинке… — прошептала она.

— Глупышка, я никогда не дам тебе потеряться, тем более умереть, глупышка, — мои губы спускались всё ниже и ниже.

— Конечно, не дашь, это я так… на всякий случай… — Оленька снова простонала, а упругое горячее желанное тело вздрогнуло и приподнялось «мостиком». — Я хочу тебя…

— А голова?

— Она пройдёт… У тебя же есть чудесный доктор, который меня тут же вылечит…

И мы больше не в силах разговаривать стали отчаянно наслаждаться друг другом.

А монитор компьютера словно застеснялся и тут же погас в «режиме постоянного ожидания»…

: Когда мои глаза открылись, мягкий утренний свет начавшегося дня уже давно заполнил нашу комнату, и стрелки настенных часов приближались к одиннадцати тридцати.

Я повернул голову в сторону компьютера.

Он терпеливо урчал и преданно ждал меня, а по экрану монитора скакала из угла в угол фирменная надпись M i c r o s o f t.

Оленька лежала щекой на моём плече и сопела прямо мне в нос.

Я хотел осторожно освободиться и незаметно приподняться с дивана, но не тут-то было — она пробудилась, заморгала длинными ресницами и спросонья часто-часто залепетала:

— А? . . Что? . . Мы опоздали к маме? . . Мы же сегодня к маме едем… Ты забыл? . . Ты, наверное, забыл? . .

— Тихо-тихо, успокойся, у нас ещё три часа, — я приподнял одеяло, снова и снова прикасаясь губами до милой родинки на гладком животе.

Оленька с удовольствием потянулась, словно кошечка, и сказала:

— О-о-о, у нас ещё туча времени. А мы с тобой сразу заснули, да?

— Моментально.

— Вот, — она хитро сощурилась. — Я всегда говорила, что самое лучшее средство для сладкого сна и крепкого здоровья есть только секс…

Мы вышли в коридор в одинаковых розовых пижамах и тут же заметили открытую отцовскую комнату, из которой долетел тихий бас, до того чудесно

и мелодично исполнявший балладу, что мы сразу замерли и прислушались, у отца как всегда было прекрасное настроение:

— Я мужем ей не был,

Я другом ей не был,

Я только ходил по пятам!

Сегодня я отдал ей целое небо,

А завтра всю землю отдам!

Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,

Чтоб ветер твой след не закрыл,

Любимую на руки взяв осторожно,

На облако я усадил!

Когда я промчуся, ветра обгоняя,

Когда я пришпорю коня,

Ты с облака сверху нагнись, дорогая,

И посмотри на меня!

— Браво! Брависсимо! — с восторгом закричала Оленька и стала бурно аплодировать, когда отец закончил.

— Браво! — подхватил я. — Браво!

Отец вышел в коридор в своём неизменном рабочем халате, запачканном красками и застывшими подтёками гипса, а в широких ладонях традиционно мял кусок пластилина.

— Ага-А-А, мои голубки проснулись! — пробасил он и низко поклонился словно актёр. — Спасибо! Всегда готов доставить радость!

— Как ваша голова, Юрий Семёныч? — спросила Оленька.

— Моя голова почти готова. Я с раннего утра уже ходил наверх в мастерскую, приготовил для неё ванночку и отборного мраморного гипса. Вот она моя головушка, — и он показал рукой в комнату, — прошу взглянуть, делаю последний штрих.

Оленька засмеялась:

— Да я не про эту голову, я про вашу! Как она после вчерашнего?

— А-а-а, — понял отец и схватился за лоб, — ты про эту… Трещит, душа моя, трещит и требует ремонта…

— Причём немедленного ремонта, — вставил я.

— Я вам дам «ремонт» , ишь! — и Оленька погрозила пальцем. — Вы забыли, что сегодня едем к маме? Должны блестеть как огурчики!

— Душа моя, — объяснил отец и хлопнул себя по груди, — огурчик может быть солёным, малосольным… и ещё… самым плохим: как его? . .

— Вялым, — напомнил я.

— Вот именно, Оленька, вялым, его необходимо вспрыснуть, и тогда он обязательно заблестит.

В голосе Оленьки прозвучали командирские нотки:

— Короче, господа! Вы должны быть свежими огурчиками без всякой посторонней помощи и явиться именно такими перед лицом моей любимой мамы! Ясно?!

— Но: всё же: — отец умоляюще протянул руку и показал пальцами совершенно точную дозу стакана в сто пятьдесят граммов.

— Юрий Семёныч!!!

— Оленька, — вмешался я, — по-моему, ты слишком…

— Что слишком?! ! — она удивлённо посмотрела на меня. — Ну-ка, ну-ка!!!

— «Что-что» : Я хотел сказать: слишком ущемляешь желания и стремления мужчин, которые женщина вряд ли может понять:

— Если вы настоящие мужчины, то переборите себя и потерпите, пожалуйста!!! У мамы наверняка будет что-нибудь эдакое!!! — и Оленька смачно щёлкнула по горлу.

— Ладно-ладно, голубки мои, только без ссор: — попросил отец. — С этим вопросом всё ясно, не надо обострений: Как насчёт другой головы, смотреть-то будем?

— Обязательно будем! — ответила она. — Вот это — будем!

Мне показалось, что ответ был не совсем искренним.

— Прошу вас! Заходите!

В комнате отца всегда царила атмосфера художественного беспорядка.

На столе, диване, шкафу, подоконнике и даже на полу лежали всевозможные наброски, зарисовки, эскизы на больших ватманах бумаги или просто на обычных листах, а то и на отдельных обрывках.

Разноцветные тюбики красок валялись щедрой россыпью у металлических ног мольберта, на котором висел незаконченный осенний пейзаж.

На высоких фанерных подставках создавались обнажённые фигурки пластилиновых людей: бегущих, сидящих, лежащих, обнимающих друг друга.

Куски пластилина то там, то сям были приляпаны к спинкам стульев, к дверцам шкафа и зеркалу — в зависимости от того, где в момент творческого раздумья стоял скульптор-художник и мял в руках свой рабочий материал.

— Прошу! — и отец подвёл нас к большому бюсту.

— Кутузов… — сразу догадалась Оленька и шагнула совсем близко к фельдмаршалу.

— Он самый! — ответил отец и звучно прочитал поэтические строки, обращаясь к великой голове. — «Барклай де Толли не нужен боле! Пришёл Кутузов бить французов!».

Оленька медленно обошла бюст, внимательно глядя на губы, ухо, прикрытый глаз, орден.

— Какие же вы, Ларионовы, скрытные… что сын, что отец: — проговорила она. — Я ведь как дорогой и близкий вам человек всё время спрашиваю:

«Костик, что ты пишешь? Юрий Семёныч, что вы лепите?» Нет, они всё молчком, да молчком, «потом, да потом»…

— И правильно, душа моя! — заметил отец. — Зачем же рассказывать о деле, которое ещё не законченно, не написано, не создано? Зато вот сейчас ты сразу поняла суть головы!

— А вот мне никак не понятна ни суть, ни истина, — сказал я.

— Спрашивай, сын мой! Ответим!

— Зачем французскому посольству наш Кутузов?

— Я так думаю: они хотят знать и видеть своих победителей в лицо! А стоять Кутузов будет прямо в фойе, у входа и как бы сразу говорить входящему французу: «Помнишь, друг мусью, как в своё время я вас «мордой да и в говно?».

— Юрий Семёныч! — взмолилась Оленька.

— А что «Юрий Семёныч»? Это, душа моя, крылатая цитата! Лев Толстой «Война и мир»! Конец третьего тома, последняя страница и последняя строчка! Можешь проверить!

— Обязательно, — улыбнулась Оленька, — вот только душ приму и сразу проверю! Чур, я первая в душ! Чур, первая! — и полетела, запорхала прочь и от нас, и от Кутузова.

— Ради бога!!! — в один голос крикнули мы. — Только не спеши, мы подождём!!! — и тут же притаились, прислушались.

Как только в ванной комнате захлестала вода, отец и я быстро шмыгнули на кухню.

Наши руки нетерпеливо схватились за дверцу холодильника и открыли её… наконец-то:

Стараясь не стучать и не звенеть, мы осторожно достали почти полную бутылку коньяка, тарелку с остатками закуски и тихо присели за стол.

Я мигом разлил по сто пятьдесят и в полголоса сказал:

— Ну, что: махнули по второй? . .

— А во сколько у нас интересно была первая? — серьёзно спросил отец.

— В пять утра. Я тогда сразу за компьютер пошёл.

— А-а, да-да, а я сразу лепить Кутузова. Ночью помчались работать, — и он поднял палец вверх. — Допинг, сын мой… это не есть хорошо: Между прочим, Оленька права: надо перебарывать себя и терпеть: но… вчерашний ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ нам чуть-чуть разрешает: усугубить положение:

— И я об этом.

— Тогда побудем живы, сын мой.

— Побудем, — я решительно кивнул и еле слышно коснулся до его стакана.

Мы разом выпили…

Заботливые руки моей будущей тёщи украсили праздничный стол двумя бутылками водки «Путинка» , бутылкой шампанского, тремя бутылками вина «Арбатское» и большущим пузатым графином кваса. Помимо спиртного так

же поражало обилие закусок: красная икра, красная рыба, сыр, колбаса «Сервилад» , шпроты, сайра, четыре вида салатов, отдельно нарезанные овощи, буженина, ветчина, паштет из гусиной и телячьей печени, селёдка «под шубой» , маринованные грибы с морковью — глаза просто разбегались.

Мы все пятеро — я, отец, Оленька, её сестра Наталья и мама Тамара Петровна — сидели в большой комнате.

Тамара Петровна была женщиной слишком эмоциональной, импульсивной, любила много рассказывать и спрашивать, всегда докапываться до сути предмета и страдала тем, что напрочь забывала о своих прошлых темах разговора и каждый раз повторялась, когда мы вновь приезжали к ней. Сразу привыкнуть к подобным нагрузкам было трудно, но по истечении нескольких месяцев мы с отцом стали спокойно воспринимать эту особенность Тамары Петровны. Живя тихо и смирно без мужа в трёхкомнатной квартире, постоянно видя только младшую молчаливую дочь Наталью, она часто лишалась возможности выплеснуть свои чувства и мысли, поэтому наши появления в доме на «Планерной» искренне радовали Тамару Петровну, она находила в нас благодарных слушателей и собеседников.

Добротное, полноватое тело МАМЫ покрывалось свободным, широким платьем цвета голубой волны, а чуть выше правой груди была приколота декоративная маленькая ракушка бледно-светлого оттенка. Свои русые пышные волосы она всегда убирала по старинке назад — большим и круглым пучком, любила щедро припудриться, прикрасить глаза и губы.

Наши бокалы и рюмки звякнули хрусталем, и все дружно выпили, я с отцом — водочки, Оленька — «Арбатское» , Наталья с Тамарой Петровной предпочитали шампанское.

Тамара Петровна сказала:

— Дорогие мои, прошу вас больше всего налегать на салаты! Если останутся — всё отправлю на помойку!

Отец поперхнулся и не на шутку закашлял. Я быстро помог несчастному и несколько раз постучал по спине.

— Мамочка, — с большим укором заметила Оленька, но тут же улыбнулась, дабы не обидеть Тамару Петровну, — ты говорила об этом недели две назад, дорогая.

— Неужели? . . — мама очень удивилась. — Ничего страшного, можно повторить ещё раз! Я к тому, что остатки салатов, пролежавшие в холодильнике, вредны для организма: окисления, канцерогенные образования! Мы с Наташей… — она не успела закончить.

— … бережём своё здоровье и не едим остатки салатов, — размеренно и шутливо договорила Оленька.

— Конечно, — кивнула Тамара Петровна, — и не только остатки салатов!

Отец подхватил со знанием дела:

— Это кстати есть безжалостный закон всех ресторанов. Там все оставшиеся салаты тоже выбрасывают, а на следующее утро делают для

гостей совершенно свежие. В свои тяжёлые студенческие годы я как раз подрабатывал на кухне, в цехе холодных закусок. Ох, нагляделся! И что самое интересное…

— Отец, — остановил я, — ты уже говорил об этом недели две назад…

— Я знаю, сын мой, — спокойно ответил он. — Как джентльмен я же должен поддержать МАМУ.

Мама засмеялась, захлопала в ладоши и сказала довольная:

— Вы — прелесть, Юрий Семёныч! Вы всегда вовремя! Вы всегда меня понимаете!

Отец от души раскланялся в сторону Тамары Петровны, не упуская возможности проявить своё актёрское дарование, и спросил:

— А как там наши братья киргизы? Они благодарны вам?

— Ещё бы! Я же каждый день выношу всё в чистых целлофановых пакетах и не только остатки салатов — у меня много другого остаётся — и аккуратно кладу рядом с помойными бачками!

— Ма-моч-ка-а-а, — пропела Оленька, и почему-то недовольно посмотрела на отца.

Молчаливая Наталья иронично хмыкнула и стала накалывать вилкой грибочки.

Отец — хорошо подогретый водочкой и на взлёте своего куража — шутил и бессовестно эксплуатировал забывчивость Тамары Петровны:

— За такие харчи, скажу я вам, братья киргизы должны трудиться и трудиться.

— А как же! — ответила Тамара Петровна. — Два месяца назад совсем бесплатно поставили новый унитаз!

— Надо же, какие люди — бесплатно поставить унитаз!

— Мамочка, — снова вклинилась Оленька, — Юрий Семёныч прекрасно знает про унитаз. Может быть, о чём другом?

— Подожди, доченька, не всё так гладко как с этим унитазом! — загорелась мама. — Тут, Юрий Семёныч, жена одного киргиза-дворника у меня в квартире убирается, а раньше до неё другая работала, так вот эта другая когда-то украла серебряную ложку с вилкой! А у меня же помимо ложек с вилками полно ценных вещей!

— Да что вы говорите?! Например!

— Пожалуйста, начнём с маленького гардероба…

— Мамочка, про твои гардеробы всем сидящим здесь давно известно, — и Оленька опять посмотрела на отца.

— Неужели известно? . . — удивилась Тамара Петровна. — Так вот, я теперь за новой киргизкой наблюденье веду, недавно скрытые камеры поставила, видеозаписью называются! И в кухне поставила, и в прихожей, и в комнатах! Доверяй, но проверяй!

— Это же большой шик, Тамара Петровна! — заметил отец. — Видеозапись! О-хо-хо, это же дорого!

— Не дороже папиных денег… — пояснила Оленька.

У нас также ищут:

на цепи ебут, очкарик трахнул, расказы инцест папа с дочкой, старушку ебут подростки фото, ебут трахают дерут, выебал спящую подругу жены, русское порно трахнул спящую чужую, кончить внутрь старушке, Парень поставил телку раком и выебал ее, саша грей миньет смотреть, порно видео зрелые бесплатно инцест, выебал в прямом эфире, Милашка сумела соблазнить массажиста, порно онлайн трахнул жену начальник, смотреть онлайн новинки инцест порно, Мужик трахает секретаршу классным стояком, ебут в лесу., трахнул зрелую женщину и кончил в не, смотреть оргазм юной девушек онлайн, насильно трахнул в жопу маму, мать выебала сына русское порно, грубо трахнул одноклассницу, бомжиху ебут онлайн, трахнуть барышню, настоящий порно инцест брат и сестра, маму трахнули на кухне